И ад следовал за ним: Приключения - Страница 36

– Вы чем-то расстроены? [36] – участливо спросила Матильда.

– Нет, нет! Вам показалось. Прекрасное представление, правда? – Я вынул подвязку и от растерянности понюхал ее, выглядело это идиотски, и Матильда не смогла удержать улыбки.

– Интересно, чем она пахнет?

– Мирровым маслом. Помните, в Библии: “Целуй меня, твои лобзанья мне слаще мирра и вина!”

– Странно… Я слышала такой романс… кажется, мекленбургский. Или я ошибаюсь? – Словно иглу в сердце вонзила мерзкая баба, действительно романс, и пел его Челюсть с придыханием, стоя на одном колене перед Большой Землей.

– Нет, это из Библии!

– В Библии это так: “О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста; о, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов и мирра…”

Получил по носу прощелыга Алекс, и очень элегантно, но откуда она знает этот романс? Не попал ли я неожиданно для себя в новую опасную ситуацию? Может, вообще меня со всех сторон окружают американские агенты, ведущие проверку? Опасения зашевелились во мне, словно змеи вылезли из гадючника.

– Ваше здоровье! – я поднял свой бокал.

– Желаю вам успеха! – любезно отозвалась Матильда.

В течение нашей светской беседы мне удалось выяснить, что француженка приехала сюда из Парижа, живет на проценты с капитала, но занимается дома переводами с чешского и польского языков, изученных в Сорбонне, – никаких интересных зацепок от этой рыбы в очках, одна тягомотина.

Она почти не пила шампанское, я выдул бутылку один (почему я сразу не заказал себе виски? шипучие вина только надувают меня нервностью!) и зачем-то заказал вторую, снова воздержавшись от виски, – типичный Алекс, мечущийся над грохочущей бездной.

Наконец этот зануднейший вечер подошел к концу, и я довез веселую Матильду до дома.

– Может быть, зайдем выпить кофе?

Перед вожделенным рандеву я надеялся на такое приглашение: плескался в ванне с ароматической солью, натирал себя лосьоном “ронхилл” (бей в барабан и не бойся беды, и маркитантку целуй вольней!) и завершил приготовления, сунув в карман пачку шикарных, антрацитового цвета презервативов “Черный Джек”.

Но тоска и недобрые предчувствия грызли душу, из головы не вылезал скользкий тип с газетой (проверяясь, в зеркальце машины я не видел ничего, кроме горящих фар), и этот романс… “лобзай меня…”.

– Немного поздновато… – попытался уклониться я.

– Что вы! – Она вдруг прильнула ко мне и поцеловала в щеку. – По чашке кофе, и я покажу вам свою библиотеку.

Рыцарское самолюбие Алекса не выдержало столь сурового испытания, и, проверив, на месте ли “Черный Джек”, я поплелся за нею, словно на свою собственную казнь. На лестнице пахло подгоревшими шашлыками, лифт не работал, и мы пешком поднялись к двери Матильды.

– Жаль, что я не знаю сербского, – щебетала она, открывая замок, – говорят, у вас очень интересная литература…

Я перешагнул порог, чьи-то крепкие клешни сдавили мне голову и горло и, почти расплющив нос, прижали к лицу влажную вонючую тряпку.

Сознание мгновенно покинуло меня.

Глава шестая, или Беседы о жизни и смерти между Фаустом и Мефистофелем за бутылкой “Джонни Уокера”, купленной на последние деньги обольстительной Маргаритой

Столица Мекленбурга объявляет войну крысам.
Город осажден армией крыс, численность которой, по приблизительным оценкам, составляет 2 миллиона, и кампания по их уничтожению, объявленная городскими властями, займет около трех лет. Стремительное размножение грызунов объясняется мягкими погодными условиями, установившимися в последние два года.
На следующей неделе специально сформированные команды начнут закладывать крысиный яд в канавы канализации.
ИЗ ГАЗЕТ

Будильник на столе тикал и тикал, а мама все не приходила. В окна заглядывали крупные среднеазиатские звезды, от запруды, перегораживающей весело бегущие воды арыка, несло прохладой, а мама все не приходила, и напрасно я вслушивался в застывшую ночную тишину, вытягивая шею, – стук ее каблучков я различил бы за километр.

Вчера прямо около остановки бросилась под трамвай неизвестная женщина, я своими глазами видел кровавое месиво и красные лужицы у рельсов – ее свалили на носилки и потащили к машине, а мужчина в белом шел за ними, держа в руках отрезанную ногу, большой палец был перевязан, бинт развязался и дрожал на ветру, как белый флажок.

По вечерам в городе орудовали лихие молодцы, грабили и убивали не за понюшку табака, а днем торговали на барахолке краденым. И у нас во дворе собиралась мелкая шпана, играли в карты и лузгали семечки, а мы, пацаны, смотрели на все это с восхищением, смешанным со страхом. Мне покровительствовал двадцатилетний главарь с нашивками о ранениях и с золотыми фиксами, я доставал ему жмых и дарил немецкие зажигалки, присланные с фронта отцом; он рассказывал, что среди эвакуированных много богатеев, которые прячут горы золота, и что все это награблено у трудящихся и должно быть изъято. У мамы не было золота, и будильник тикал и тикал, а она все не шла и не шла. И тогда я начинал молиться, стыдясь своей слабости. Боже, думал я, я не знаю, какой ты, но ты есть, я никогда не буду плохо говорить о тебе, я знаю, что ты очень хороший и добрый и помогаешь людям, сделай так, чтобы мама пришла, чтобы пришла побыстрее, сделай так, чтобы она не попала под трамвай, чтобы ее не тронули, сделай так. Боже, это не так уж много и тебе ничего не стоит, прошу тебя, чтобы мама быстрее пришла.